Бобышев, Д.В. [автограф]. Четыре письма к Людмиле Штерн. 1960-е. Рукопись. - 4 л.; 28,5x20 см; 29x20,5 см (3).

Бобышев, Д.В. [автограф]. Четыре письма к Людмиле Штерн. 1960-е. Рукопись. - 4 л.; 28,5x20 см; 29x20,5 см (3).
Письмо № 1: «Дорогая Ш.! Я и в самом деле уже полмесяца живу в фантастическом городе—Москва-Абебба, жара, жара, жара ! Вчера, наконец, похолодало—можно хоть письмецо написать. Хоть пойти в кабачок, хоть в гости. Я решил—лучше письмецо. Живу я здесь прекрасно, ленюсь во всю силу, бездельничаю на все педали, и все это с чувством исполненного долга , с достоинством и полнейшим благородством. Недавно мы с братом ездили в автомобиле по святым местам—были в православном городе Загорске. Прекрасный город ! Прекрасная дорога к нему !—холмы, рощи, деревья, стада на пастбищах, ручьи, церкви, облака—и всему просторно, ничто не теснится, все растет и передвигается как ему будет вольно, и ничто ничему не мешает. И монастырь хорош. Любопытная, между прочим, была у меня встреча в этом монастыре. Мы зашли в собор св. Сергия, конечно, все перефотографировали, помолились, покрестились, я лично накрестился на 4 года вперед, и вдруг чувствую – кто-то на меня смотрит – гляжу, а это Илья Глазунов с женой, писателем Солоухиным и с сопровождавшим их монахом – смотрит на меня и что-то рассказывает этой своей команде. Пришлось мне подойти к ним. Глазунов, сука, холеный, ручки маленькие, и морщинки на лице холеные, так любопытство его и разбирает, верю ли я в бога, а спросить не решается, так и поговорили мы, какие прекрасные здесь фрески, и какой прекрасный хор в Троицкой церкви, и как он, сука, устал —два с половиной месяца пробыл в Италии, это ж не шутка! Ну, а ты что делаешь, старик? – Стихи пишу. А ты что делаешь, старикан? – Я сейчас над иллюстрациями к Мельникову-Печерскому работаю. Ну, пока, старик. Будь здоров, старик. Это было единственное. Что слегка подпортило мне поездку. Видел я на днях еще одного художника—Олега Целкова, не знаю, знакома ли ты с ним, лицом он со старых времен переменился, как мы все меняемся, все дурное в лице определилось, все смутное и милое исчезло, но он хорош, и в полной силе—пишет на века, холст для него слишком недолговечен, так он работает на фанере, и прекрасно, этот-то настоящий, показал он свою последнюю работу—называется «Групповой портрет», там изображены семеро прекрасных спокойных кретинов, абсолютно похожих между собой, вокруг одного арбуза, который они делят то ли друг с другом, то ли со зрителями. «Это —все мы, - говорит Целков, - хотим мы этого или не хотим, а это—все мы». Все это гладко выписано, сильно в цвете—безмятежно розовые одинаковые лица, такой же розовый арбуз, два серых огромных ножа и все это на ослепительном желтом фоне с чем-то багровым по краям —это выглядит очень мощно. Я был крепко пьян, поэтому, прежде чем сказать, что это— коммунизм, и тем самым поставить точку, я некоторое время говорил о контрапункте христианства и эпикурейства, что тоже впрочем верно, хотя и несколько затейливо выражено. Целков согласился тем не менее с обоими определениями.Подпись Дмитрия Бобышева «старина Джек» и его обращение к Людмиле Штерн как к некой «Ш.М.Б.» имеют интересную предысторию. Людмила Штерн вспоминала: «В начале шестидесятых никто из нашей компании не бывал заграницей. Но, начитавшись «иностранной литературы», мы мечтали вырваться из унылой советской клетки. Мы были «задвинуты» на таинственном Западе, а Америкой просто бредили – американским кино, американским джазом, американским образом жизни (…) Мы писали друг другу стилизованные под кого-нибудь из любимых писателей письма, а также придумывали игровые ситуации, воображая себя их героями. Мы также развлекались эпистолярными играми. Нас «заносило» на пыльные просторы Техаса, в парижские салоны, в норвежские фиорды, на Полинезийские острова.». Ну, что ж! Перо кончает лист, пора кончать и мне, старуха, и, чтобы рифмочки сошлись, целую крепко в оба уха. Извини, если что не так. Твой Д.». Письмо №2: «Дорогая Л.! Пишу тебе, погрузившись в глубокое похмелье—как всегда к концу поездки скорость увеличивается, вот я и живу во все лопатки, веселюсь на все педали. Нашего друга Толеньку почти не вижу, и наши с ним встречи проходят тоже очень динамично—недавно в течении часа мы с ним посетили Новодевичий монастырь, пивной ресторан Пльзень, навестили литовского приятеля Толи, и я еще успел на работу. Работа, действительно, несколько сбивает мне темп жизни. Но, честно сказать, она меня не слишком утомляет и жизнь, иначе говоря, проходит не под ее знаком. Я здесь даже немного пишу, недавно сочинил песенку под названьем «Облака», которую и распеваю в различных домах и компаниях. Если это письмо придет к тебе в воскресенье,—не откладывая, позвони мне —я уже повидимому буду дома. Вообще же я собираюсь прилететь в [рисунок Петропавловской крепости] в субботу поздним вечером, так что не знаю, что будет раньше—письмо или я. При таком обороте дела перечислять новости по-моем незачем : сам все расскажу. Хотелось бы увидеться в воскресенье. До скорого. Старина Джек». Подпись Дмитрия Бобышева «старина Джек» и его обращение к Людмиле Штерн как к некой «Ш.М.Б.» имеют интересную предысторию. Людмила Штерн вспоминала: «В начале шестидесятых никто из нашей компании не бывал заграницей. Но, начитавшись «иностранной литературы», мы мечтали вырваться из унылой советской клетки. Мы были «задвинуты» на таинственном Западе, а Америкой просто бредили – американским кино, американским джазом, американским образом жизни (…) Мы писали друг другу стилизованные под кого-нибудь из любимых писателей письма, а также придумывали игровые ситуации, воображая себя их героями. Мы также развлекались эпистолярными играми. Нас «заносило» на пыльные просторы Техаса, в парижские салоны, в норвежские фиорды, на Полинезийские острова.».
Нижний край листа одного из писем срезан. Надрывы по сгибам у двух листов.
Дмитрий Васильевич Бобышев (1936) — поэт, переводчик, литературовед. Писал стихи с середины 1950-х, публиковался в самиздате (в том числе в журнале «Синтаксис»). В 1960-е годы входил в круг так называемых «ахматовских сирот» (вместе с И. Бродским, Е. Рейном, А. Найманом).